Анархисты
Одесса, начало двадцатого века. Парочка юных анархистов, товарищи Сергей Башлык и Цапа Брыськина, с энтузиазмом постучали в квартиру самого банкира Завертай-Картошкина. Хто там?! - раздался недовольный бабий голос. Экспроприация! Открывай, тётка! - театральным голосом безапелляционно заявил Башлык и лягнул дверь, которая, на удивление, тут же сама собою и распахнулась. На незваных гостей смотрела, мелко моргая, замотанная в серый пуховой платок толстая баба лет так под пятьдесят. Тьфу, проваленная, совсем позабыла на дверь крючок накинуть, вот ведь дурища-то! - суетливо причитала она. Товарищи оттолкнули бестолковую тётку и прошли в помещение. Башлык сунул руку в боковой карман клетчатого пиджака и, нащупав рукоятку нагана, положил большой палец на спицу курка. Брыськина щёлкнула застёжкой изящной бархатной сумочки, где таился маленький никелированный браунинг.
Однако, не похоже на банкирское жильё, тем более такого злостного буржуина - задумчиво пробормотал Башлык. Ага! - ехидно хихикнула товарищ Брыськина. Школа, что ли какая-то... - оглядевшись, разочарованно протянули оба. Действительно, несколько столов, грифельная доска, в углу розги в ведре...
- Слышь, тётка, а Завертай-Картошкин где?
- Егор Власьевич-то? Да господь с вами, оне ж этажом ниже проживают!
Ага! - фыркнула Брыськина, строго глянув на своего товарища - я ж говорила!
Постой, постой - скривил рожу Башлык - чтой-то мне здесь обстановочка знакомая. Погоди, никуда этот Картошкин не денется...
В голове его ярко вспыхнули воспоминания - лет так пять-шесть назад, в этой самой комнате-классе... Лизавета Петровна, вы, что ли? - Башлык заглянул в испуганные глазки хозяйки. Серёженька, никак ты? - заискивающе заулыбалась она. А помните, уважаемая Лизавета Петровна, как вы меня через день розгами секли? - в попытке сделать грозный вид надувал щёки товарищ Башлык. Ещё и перед всем классом брюки спускали... А ведь и не за что было наказывать-то! - тут он извлек руку из кармана, как бы ненароком поигрывая револьвером.
- Ах, Серёженька, так ведь такой баловник был, такой баловник! Зато теперь-то вишь, какой важный вырос - засуетилась учительница. Цыть! - для острастки Сергей щёлкнул курком - теперича ты, бабка Лиза, лягай на стол! Да не так, на брюхо лягай! - истерически прикрикнул, почти взвизгнул он. Сергей с Цапой переглянулись и дружно закатали тяжёлую шерстяную юбку на голову строгой учителки. Та с перепугу нисколько не рыпалась и даже старалась им помочь. Вот это жооопа! - с восхищением присвистнула товарищ Брыськина. Не то что твоя, тощая! - тут же с ехидцей поддел её Башлык и звонко подшлёпнул девицу. Брыськина икнула от неожиданности и густо покраснела - да ну тебя, Сережка! Потом, не сейчас!
Засвистели с двух сторон розги. Елизавета Петровна, охая и повизгивая, старательно подставляла, выпячивала широкую бледную задницу. Розги с аппетитным чавканьем входили в рыхлые, студенистые ягодицы. Вскоре старая попа стала приобретать иссиня-багровый оттенок. От усилий и избытка впечатлений раскраснелись щёки товарищей анархистов и, спрятанная под душной юбкой, побагровела рожа бабы Лизы. Ещё через некоторое время сквозь подвывания она начала издавать странные булькающие звуки, напоминавшие невнятные смешки. А когда об посиневшую задницу Елизаветы Петровны измочалили последние розги, она уже откровенно, в голос хохотала.
По окончании экзекуции баба Лиза, кряхтя, неловко сползла со стола, и вдруг неожиданно резво перегородила дорогу собравшимся было умотать товарищам. Широко расставив руки, она обняла Сережку и Цапу - те только рты пораскрывали.
- Да куда ж вы спешите-то, миленькие! Умаялись, чай - сейчас, сейчас самовар поставлю, у меня вон и баранки, ещё и прянички свежие!
А ещё через часок-другой, провожая Башлыка с Брыськиной, перекрестила их на дорожку и со слезами умиления бормотала - заходите, мои родненькие, не забывайте вздорную бабку. А я уж и пирогов испеку, домашненьких...
Елизавета Петровна взяла ведро и, держась за поясницу, покрёхтывая, спустилась по чёрной лестнице во двор, где на лавочке курил цыгарку старый дворник Макар.
- Милок, наломай мне розог, вот тебе алтын. Да побольше, чтобы цельное ведёрко было. Таких, знаешь, позлее, похлеще... На, возьми ещё алтын, родненький...
Што, Лисавета, бузотёрят ученички-то? - с ехидцей спросил дворник, поправляя картуз.
Ой, и не говори, такие архаровцы, ну просто спасу нет! - с нежностью проворчала Елизавета Петровна. Тайком она потёрла широкую задницу и почувствовала, как к щекам приливает кровь.
Finita la commedia
Тут благостную тишину разорвал нарастающий, ввинчивающийся в уши визг. С треском распахнулась дверь чёрного хода и во двор бегемотом вывалилась туша банкира - в одних подштанниках и исподней рубахе. Он цепко держал за ухо правой рукой товарища Башлыка, левой - товарища Брыськину, чуть ли не приподнимая их в воздух. Разоружённые и где-то по пути потерявшие брюки и юбку, юные анархисты бестолково дрыгали ногами и отчаянно верещали. Следом за Егором Власьевичем босиком, в одной ночной сорочке, тяжело дыша выкатилась его супруга, Марфа Игнатьевна - дама гренадёрского роста и телосложения. Гневно сверкая глазами, она размахивала свистевшим в воздухе китовым усом от корсета. Неудивительно, что задницы арестованных товарищей пребывали в весьма плачевном состоянии. Завертай-Картошкин вертел головой, раздумывая, сдать ли ему новоявленных экспроприаторов городовому или же просто выкинуть вон, на улицу.
В это время во двор выпорхнула любопытная курсистка Оленька Тетерькина. Ой, видела-видела-видела! - затараторила она - эти ж двое только-только от бабы Лизы выходили, на лестничной площадке с ней прощалися-обнималися, только что не целовалися! Марфа Игнатьевна остолбенела с разинутым ртом, Егор Власьевич зыркнул выпученными глазами на Лизавету Петровну и она обречённо кивнула головой. Далее Картошкин немигающим взглядом уставился на дворника. Тот степенно встал с лавки, загасил и сунул за ухо цыгарку и, глядя на старую учительницу, философски произнёс - эвона как оно, Лизаветушка, понимаешь, получается... Далее он вытащил из стоявшей в углу метлы два крепких ореховых прута, а баба Лиза, покорно задрав юбку, с пыхтением полезла на лавку. Охохонюшки, раз уж такое дело, то и постарайся, Макарушка, родненький, как следует - вздохнула Елизавета Петровна и смущённо хихикнула. Дворник хмыкнул и аж присвистнул, по-хозяйски оглядев посиневшую задницу. Важно подбоченясь, Макар многозначительно поскрёб в бороде, широко улыбнулся и уверенно шагнул к лавке. Засвистели в воздухе ореховые прутья. Душа Елизаветы Петровны вовсе не ушла в пятки, а горячим комом скатилась прямо под низ живота. Ох, батюшки, срам-то какой - подумала было она, и тут всё поплыло, затянулось тёплой, влажной пеленой...
Ой, ой, ой, горяченько-то как, ой, жжёт-печёт! - уже через минуту, вертясь как в аду на сковородке, орала на весь двор баба Лиза, то сжимая, то распуская многострадальные свои ягодицы. Ой, уважил, так уважил дуру старую! Ай, спасибо, вот спасибочки, дай те бох здоровья, Макарушка, миленький! Макар с чувством порол старые дряблые телеса, зачарованно глядя на расплывшуюся задницу. Лизиным восторженным воплям вторил отчаянный визг Сергея и Цапы - Марфа Игнатьевна, сурово нахмурившись, продолжила экзекуцию, да так, что товарищи анархисты плясали, будто куклы на верёвочках. На всё это, изящно разинув ротик и распахнув огромные, небесного цвета глаза, восхищённо смотрела курсистка Оленька. И её таки можно было понять.
Тут во двор явился городовой, за которым некоторое время назад была послана банкирова кухарка. Оглядев местность, он с большим разочарованием понял, что на сей раз потерпевшие справились со всем совершенно самостоятельно. Неожиданно взгляд его упал на хлопающую в ладоши, приплясывающую с высунутым от возбуждения языком курсистку. Непорррядок! Прррекратить! - и Оленька сама не поняла, как с задранным платьицем оказалась животом на поленнице. По маленьким выпуклым ягодицам весело заплясала старая кожаная плётка, повидавшая на своём веку множество всяких задниц. Привыкшая всегда и во всём быть отличницей, Тетерькина тут же старательно вошла в роль, предоставленную ей судьбой в этом странном спектакле. Она морщила рожицу от боли, но через мгновенье раздавался звонкий смешок и Оленька, задорно визжа, снова и снова с азартом подставляла под удары побагровевшую попу - Иии! Ии! Иии!
То-то же, девонька! - довольно облизнувшись, подмигнула ей лежавшая кверху попой Лизавета - как говорится, доносчице - первый кнут! Ах, ты ж моя слатенькая - обрадованно подхватил дворник и от всей души вжарил по попе злорадно ухмылявшейся бабе. Елизавета Петровна взвилась и, часто-часто засучив ногами, протяжно завыла. Из-за тёмных облаков медленно выплыла любопытная луна, покачиваясь и моргая жёлтыми глазищами.
На дворе окончательно стемнело, и вся честная компания как-то сама собой переместилась к бабе Лизе. За столом, как были в исподнем, расселись банкир с супругой и степенно гоняли чаи, громко прихлёбывая и отдуваясь. Хозяйка же сидела в обнимку с дворником на стоявшей у стены оттоманке. Оба как будто помолодели, глаза их светились нежностью. В углу стояли наказанные голопопые анархист с анархисткой и, взявшись за руки, вдвоём уплетали большую сдобную булку. А из-за шкафа раздавались сдержанные смешки - там тихонько целовались бравый городовой и ябеда-курсистка.
Городовой и курсистка - любовь с первого шлепка:
